Menu
Раскол в обществе в Грузии по поводу конфликтов в Абхазии и Южной Осетии нанес ущерб более широким перспективам миротворчества и затмил собой проблемы, с которыми сталкиваются общины на этих территориях.
Эта статья — третья из серии из пяти публикаций в рамках проекта «Будущее Грузии». Проект ведет Carnegie Europe и Фонд Левана Микеладзе и посвящен анализу спорных вопросов в грузинском обществе.
Затяжные конфликты из-за Абхазии и Южной Осетии, возникшие в начале 1990-х годов, почти на три десятилетия изолировали эти два общества от собственно Грузии. Оба региона уже тридцать лет находятся вне контроля Тбилиси и управляются де-факто властями, находящимися под сильным влиянием России.
Отсутствие повседневного взаимодействия, ограниченные возможности для общения между людьми и почти полное отсутствие политического диалога привели к тому, что грузины, абхазы и южные осетины разошлись.
Следовательно, память о мирном сосуществовании до 1990-х годов постепенно исчезла, в то время как оппозиционные и радикальные нарративы о природе их конфликтов и другой стороне подпитывают общественный дискурс во всех трех обществах.
Критический анализ радикальных нарративов, которые доминируют в дискурсе об Абхазии и Южной Осетии в Грузии, крайне необходим. Как объясняет Сара Кобб, радикальные нарративы упрощают сложные конфликты, укрепляют определяющие суждения в публичном дискурсе и осуждают любого, кто оспаривает их или иначе говорит о проблемах.
Напротив, обсуждение этого вопроса должно помочь грузинам осознать сложность конфликтов и определить различные подходы к устранению препятствий на пути построения мира с абхазами и южными осетинами. Это не умаляет роли и ответственности России в инициировании и поддержании конфликтов в этих регионах. Более активный подход Грузии должен также смягчить усиливающееся влияние России в стране и ее отколовшихся регионах.
Причины конфликтов, начавшихся в 1990 году в Южной Осетии и в 1992 году в Абхазии, разнообразны. Влияние России, хаос, вызванный постепенным распадом Советского Союза, этнонационалистические устремления политических лидеров в грузинском, абхазском и югоосетинском обществах — все это способствовало взрыву.
Бывший президент Звиад Гамсахурдия внес свой вклад в отчуждение абхазов и южных осетин от нового грузинского национального проекта своей конфронтационной риторикой и дискурсом о меньшинствах. Его политику описывают как смесь национализма, популизма, религиозности и консерватизма. Но сегодня грузинская общественность не связывает его имя с началом войн. Согласно опросу Кавказского исследовательского ресурсного центра ( CRRC) для Carnegie Europe и фонда Левана Микелдадзе (Carnegie / LMF) в 2020 году, только 20 процентов респондентов считали его ответственным за конфликты (см. рисунок 1).
Аналогично судят и о преемнике Гамсахурдия. Вооруженная фаза конфликта в Абхазии началась в августе 1992 года, через восемь месяцев после его падения, когда Эдуард Шеварднадзе уже был фактическим лидером Грузии. Однако на вопрос, в чем был главный провал президентства Шеварднадзе, 21 процент респондентов ответил, что это был экономический коллапс страны, тогда как 11 процентов указали на его неспособность предотвратить войны.
Конфликт вокруг Южной Осетии ненадолго возобновился во время грузино-российской «пятидневной войны» 2008 года, за которой последовало признание Москвой обоих отколовшихся регионов в качестве независимых государств. Это заново радикализует нарративы в Грузии. Правительство тогдашнего президента Михаила Саакашвили уделяло больше внимания деструктивной роли России в затягивании конфликтов. В то же время многие грузины критиковали неспособность его правительства предотвратить войну. Сегодня 25 процентов респондентов опроса CRRC считают это одной из самых больших неудач Саакашвили (см. Диаграмму 2).
Война 2008 года глубоко изменила отношения между грузинами, абхазами и южными осетинами. Это также упростило нарративы о коренных причинах вооруженных конфликтов 1990-х годов.
Формат конфликтов по-прежнему был совершенно разным для каждой стороны. Сухуми и Цхинвали преподносят российское военное присутствие на своей территории как гарантию своей безопасности, в то время как Тбилиси подчеркивает, что оба региона страдают от незаконного размещения российских оккупационных войск , которые осуществляют там эффективный политический контроль. Еще один аргумент в Грузии заключается в том, что Москва стремится использовать конфликты на этих двух территориях и в других местах, чтобы восстановить контроль над постсоветскими государствами. Эта идея получила поддержку в 2014 году, когда Россия аннексировала Крым и разожгла конфликт на востоке Украины. Недавняя война в Нагорном Карабахе также вызвала опасения, что реальным намерением развертывания российской миротворческой миссии там в ноябре 2020 года было укрепить военные позиции Москвы во всем регионе.
Радикальные нарративы о коренных причинах конфликтов и войны с Россией усилили упрощенные нарративы об отсутствии свободы действий у абхазов и южных осетин, которые отрицают их способность действовать независимо. При этом упускается из виду тот факт, что отколовшиеся регионы все больше расходятся не только с остальной Грузией, но и друг с другом.
С 2008 года де-факто власти Южной Осетии успешно копируют репрессивное российское законодательство. Они никогда не скрывали своих амбиций по интеграции в Россию, будь то присоединение к ней напрямую или присоединение к российской автономной республике Северная Осетия-Алания. Это демонстрирует и тот факт, что соглашение, которое они подписали с Москвой в марте 2015 года, называется «о союзничестве и интеграции».
Напротив, де-факто власти Абхазии стремятся к большей автономии и продолжают сопротивляться требованию Кремля изменить свой закон о собственности на землю, чтобы позволить российским гражданам владеть там собственностью. Соглашение, которое они подписали с Россией в сентябре 2014 года, обозначено как «альянс и стратегическое партнерство», а не интеграция. Однако их соглашение от ноября 2020 года о создании «единого социально-экономического пространства» поддержало скептическое отношение грузинской общественности к способности и готовности Абхазии претендовать на реальную автономию от России.
Отсутствие безопасности в Грузии также усугубляется продолжающимся процессом «бордеризации» — власти де-факто возводят заборы из колючей проволоки и задерживают людей на административных границах (АГ) между Абхазией и Южной Осетией и собственно Грузией. «Бордеризация» сосредотачивает внимание грузинского общественного дискурса на проблеме российской оккупации.
В грузинском дискурсе абхазы и южные осетины одновременно демонизируются как «неблагодарные» или «марионетки» и романтизируются как «братья и сестры». Например, в 2014 году проект постановления парламента по Украине, предложенный партией «Единое национальное движение», именовал абхазских и осетинских де-факто лидеров как «марионеточных лидеров», которых Россия использует для легитимации своей агрессии. В 2019 году спикер парламента Арчил Талаквадзе заявил: «Важно, чтобы дух постановлений напрямую совпадал с главной стратегической целью — мирной деоккупацией и восстановлением территориальной целостности Грузии. Я уверен, что вместе с братьями и сестрами из Абхазии и Осетии, скоро мы будем работать над конституционным законом, касающимся восстановления территориальной целостности».
Грузинский общественный дискурс изображает абхазов и южных осетин как братские народы, насильно оторванные от Грузии. Нарратив о «братьях и сестрах» основан на представлении о том, что грузины и абхазы, а также южные осетины жили в гармонии до 1990-х годов. Более того, до конфликта, в 1991 году около 100 000 осетин проживали в других регионах Грузии, в то время как в Цхинвальском регионе — только 65 000. С другой стороны, они воспринимаются грузинами как «неблагодарные». Хоть это упрощает образ абхазов и южных осетин, зато частично признает за ними свободу действий, поскольку они способны отклонить предложения Грузии.
Дискурс несколько изменился в 2012 году, когда Паата Закареишвили, активист гражданского общества с большим опытом работы с абхазами и осетинами, занял должность в правительстве и переименовал свой пост государственного министра по реинтеграции в министра по примирению и гражданскому равноправию. Правительство партии «Грузинская мечта», избранное в 2012 году, попыталось пересмотреть нарративы, связанные с абхазами и южными осетинами. Тогда премьер-министр Бидзина Иванишвили заявил о готовности «к прямому диалогу с нашими братьями абхазами и осетинами». Однако после восьми лет пребывания у власти правительство не добилось прорыва в этом процессе и не изменило общего радикального дискурса. Как и другим политическим партиям, «Грузинской мечте» не хватает свежего и альтернативного видения преобразования конфликтов.
Однако хотя радикальные нарративы об абхазах и южных осетинах по-прежнему доминируют в политическом дискурсе Грузии, сравнение опросов общественного мнения с 2013 по 2019 год показывает медленную трансформацию общественного восприятия конфликтов и их возможных решений. Последние данные показывают, что все больше грузин готовы к компромиссу с абхазами и южными осетинами для достижения решений. В опросе, проведенном в апреле 2020 года, 69,7 процента респондентов поддержали идею прямого диалога между правительством и де-факто властями Абхазии. Однако необходимы дополнительные исследования того, насколько изменились нарративы о конфликтах в обществе в связи с публичным дискурсом.
Грузинский нарратив о жертвенности также помогает поддерживать упрощенные образы абхазов и южных осетин. Это вызвано искренним недовольством, в том числе по поводу «бордеризации» и уменьшающимися надеждами внутренне перемещенных лиц на то, что они получат шанс вернуться домой. Однако если грузины являются жертвами, более вероятно, что преступниками являются российские власти, а не обязательно абхазы и югоосетины. Более того, эта ситуация, возможно, также делает последних жертвами России, даже если они еще не осознают этого. Радикализация нарративов виктимизации только укрепляет социальные границы, разделяющие грузинское, абхазское и югоосетинское общества.
Ключевым фактором, поддерживающим и укрепляющим стереотипы и радикальные нарративы в раздираемых конфликтами обществах, является отсутствие прямого взаимодействия и коммуникации между внутренней и внешней группой. «Теория межгрупповых контактов», разработанная Гордоном Олпортом, предполагает, что постоянный контакт между отчужденными обществами, предпочтительно поддерживаемый институтами, может уменьшить стереотипы и предвзятость. Однако абхазское и югоосетинское общества практически полностью изолированы от грузинского — как физически, так и психологически.
У грузин ограниченные возможности личного общения с другими группами, хотя и немного больше с абхазами, чем с южными осетинами. Проекты диалога и укрепления доверия, организуемые НПО, обеспечивают безопасное пространство, где люди из разделенных обществ могут конструктивно обсуждать проблемы. Торговля через разделительные линии и реферальная программа, в рамках которой правительство Грузии предоставляет бесплатную медицинскую поддержку жителям отколовшихся регионов, создают другие возможности для прямого общения. Однако количество вовлеченных людей остается небольшим. Важно отметить, что даже когда между участниками устанавливаются личные отношения, они остаются вне поля зрения общественности из соображений политики или безопасности.
В отсутствие личного взаимодействия дискурс грузинских медиа, ориентированный на конфликт, а не на мир, еще больше усиливает радикальные представления о конфликтах. Спорадическое освещение тем, связанных с Абхазией и Южной Осетией, сосредоточено почти исключительно на негативных инцидентах на административных границах и поддерживаемых Россией решениях, принятых политиками в сепаратистских регионах. Хотя средства массовой информации играют жизненно важную роль в освещении гуманитарных кризисов и нарушений прав человека, то, как журналисты публикуют новости, также существенно влияет на то, как общественность понимает эти события. В средствах массовой информации этнические грузины изображаются единственными жертвами «бордеризации», в то время как на самом деле она затрагивает также этнических абхазов и осетин. Например, 325 из 549 задержанных вдоль административной границы Южной Осетии в 2016 году были «гражданами Южной Осетии», как Цхинвали сообщил Amnesty International.
Предоставление более полного контекста и более полной информации о последствиях «бордеризации» для обеих сторон конфликтных разногласий сместило бы повествование от одной жертвы к лучшему пониманию общих интересов. Более того, освещение конфликтов в медиа не дает достаточного пространства для критических и конструктивных дискуссий о процессах миротворчества или для случайных позитивных сигналов политиков из сепаратистских регионов, таких как призывы к диалогу с Тбилиси де-факто руководства Абхазии в 2020-м. Несколько новостных онлайн-каналов, таких как Open Caucasus Media , Netgazeti, «Эхо Кавказа » Радио Свобода»; JAMnews — пытаются бросить вызов этой практике, но они не могут изменить основной медийный дискурс.
Неприятие тех, кто стремится критически анализировать конфликты и недавнюю историю, создает условия, при которых любой грузин, открыто бросающий вызов преобладающим нарративам и стереотипам, рискует быть заклейменным как «предатель» или «российский агент». Это самоограничение препятствует процессу саморефлексии внутри группы, которая может поставить под сомнение радикальные нарративы.
Одна из причин, по которой грузины не хотят оспаривать некоторые радикальные нарративы, особенно те, которые расширяют свободу действий абхазов и южных осетин, — это непреодолимое опасение, что это может привести к повсеместному международному признанию территорий как независимых государств, помимо России и небольшой группы ее союзников. Согласно исследованию CRRC, территориальная целостность Грузии является для грузин значительно более приоритетной задачей, чем членство в НАТО и ЕС (см. Диаграмму 3).
Каждое решение, связанное с конфликтами, которое принимает Тбилиси, рассматривается через эту призму. Таким образом, любые изменения терминологии или устоявшихся нарративов считаются угрозой национальным интересам Грузии.
Как говорится в одном исследовании, «серьезно заняться абхазскими перспективами, начать дискуссию, означает сыграть на руку российскому агрессору и ослабить Грузию».
Несовместимые стереотипы и радикальные нарративы, укоренившиеся в раздираемых конфликтами обществах Абхазии, Южной Осетии и собственно Грузии, не только мешают перспективам более широкого процесса построения мира, но и скрывают важные проблемы, с которыми сталкиваются общины в зонах конфликтов. Например, повседневные трудности этнических грузин, живущих по другую сторону конфликта, затмевается сильным акцентом на российской оккупации и «бордеризации».
Этнические грузины в Гальском районе Абхазии и Ахалгорском районе Южной Осетии лишены основных прав человека, таких как право на участие в политической жизни, владение землей и доступ к образованию на их родных языках, что неоднократно осуждалось международным сообществом. Хотя Россия несет ответственность за любые нарушения, совершенные во время ее эффективного контроля над сепаратистскими территориями, ослабление влияния Сухуми и Цхинвали и отказ от диалога с ними ограничивают возможности для существенного и конструктивного решения этих проблем.
Нарративы, упрощающие конфликты до единственного измерения грузино-российского контекста, упускают из виду непростые вопросы. К ним относятся: «Какова роль абхазской и югоосетинской сторон в процессе «бордеризации» и задержаний на административных границах?» и «В какой степени внешняя изоляция навязывается Абхазии и Южной Осетии и в какой степени ее принимают добровольно де-факто лидеры этих мест?»
Радикальные нарративы создают ощущение неуверенности и недоверия в отношении усилий по миростроительству, что в недавнем отчете ОБСЕ называется «синдромом затяжного конфликта» или состоянием, когда «все стороны ожидают, что их конфликт не будет разрешен в обозримом будущем, и они адаптировались к этому ожиданию». Эти самовоспроизводящиеся радикальные нарративы формируют зону комфорта для каждого общества, в то время как их пересмотр и критическое взаимодействие с ними вызывают страх компрометации «национальных интересов». Общий эффект нежелания критически анализировать и размышлять над преобладающими нарративами снижает шансы на успешный процесс построения мира между грузинами, абхазами и южными осетинами.
Проект «Будущее Грузии» осуществляется Carnegie Europe и Фондом Левана Микеладзе при финансовой поддержке правительственных учреждений Швеции и министерства иностранных дел Финляндии.
Натия Чанкветадзе — аспирант Школы мира и разрешения конфликтов Картера при Университете Джорджа Мейсона. Ее исследовательские интересы включают трансформацию конфликтов, общественное миротворчество, формирование идентичности, социальные и символические границы и повседневные индикаторы мира.
Кетеван Мурусидзе — исследователь и практик по вопросам мира из Тбилиси. Ее исследовательские интересы включают миротворчество, трансформацию конфликтов, местные возможности для поддержания мира, мониторинг и оценку программ построения мира, поддержание мира в постсоветских странах и повседневные индикаторы мира.
